Кольский, часть 2: Священная земля
В 15 лет я поступил, покинул родной Кольский край и уехал учиться в Москву. Домой тянуло сильно, но в первую очередь к людям — друзьям и семье. Именно к месту, к локации на тот момент имелось слишком много вопросов. Всё, связанное с Заполярьем, воспринималось как должное, поскольку ничего другого я не видел, и сравнить возможности не имел. Сейчас мне 30, а значит больше половины жизни я провёл в странствиях по разным городам, странам и материкам, и только сейчас стал понимать, в насколько уникальном месте мне посчастливилось вырасти. К тому же, мозг устроен так, что очень хорошо запоминает плохое, и плохо — хорошее. В последние полтора года я ощутил несколько мощных вспышек положительных воспоминаний, которые, по всей видимости, разрушились в результате самого тёмного и страшного периода моей жизни, и теперь как будто открываю себя заново. Но обо всём — по порядку.
Кольский край, Крайний Север, Заполярье или Мурман — регион, который входил в состав Российской Империи довольно долго, но был плохо изучен и практически не заселён. Основная масса поселений относилась к Поморью — большой области на карте, собирательному образу всех поселений вдоль побережий Белого моря и Северного океана, куда включались теперешние Архангельская, Мурманская области и ЯНАО. Небольшие деревушки вроде Умбы и Варгузи фокусировались, в основном, на пушном промысле, рыбе и древесине.
Региональный центр Мурманск (до революции называвшийся Романов-на-Мурмане), был заложен только в 1916 году. После смены власти Советы организовывали великое множество геолого-разведочных экспедиций с целью найти на Севере залежи полезных ископаемых. И, к сожалению, они их нашли.
Затем война. Мурманский порт был чрезвычайно важен, поскольку не замерзал, через него шло снабжение от Союзных сил. Немецкая армия атаковала со стороны оккупированной Норвегии, Мурманск был разрушен на три четверти, большая часть деревянных построек сгорела, однако город не сдался. Самый ужас творился на полуострове Рыбачий, где находилась одна из первых линий сухопутной обороны региона. Из-за общей удалённости от центра, плохой транспортной доступности и бог весть чего ещё, армия не была укомплектована должным образом, и люди умирали прямо в окопах от холода. В итоге холод унёс тысячи жизней, больше, чем пули и снаряды, причём с обеих сторон. Мой отец, попавший на Рыбачий по спецпропуску, даже в 90-х годах рассказывал про дырявые от пуль деревья, валяющиеся прямо на земле неразорвавшиеся снаряды и мины, горы гильз, развороченные прямым попаданием пушки и белеющие тут и там человеческие кости. Долгое время эта область была полностью закрыта на въезд, настоящие человеческие жертвы никто уже никогда не подсчитает.
В послевоенные годы Советы вернулись к планам по добыче полезных ископаемых и в прямом смысле изнасиловали регион, понатыкав горнодобывающие и обогатительные комбинаты. В моих родных Хибинах добыча велась и ведётся «открытым способом», что означает закладывание прямо в гору взрывчатки, взрыв и последующий сбор руды. Результатом этих взрывов были регулярные «искусственные» землетрясения у нас дома, хотя регион в целом был асейсмичный. Каждый из этих взрывов оставлял ужасный шрам на теле горы, и сейчас они выглядят вот так:
В 1972 и 1984 году на руднике Куэльпорр были реализованы проекты Днепр-1 и Днепр-2: просверливали очень глубокую шахту и закладывали туда ядерную бомбу. Оба этих эксперимента были признаны неудачными, а чрезмерно радиоактивная руда вывезена и захоронена.
Комбинаты имели токсичные отходы, которые сливались в отстойники, и в периоды засухи разносились ветром. Многие не имели систем фильтрации, например вокруг соседнего города Мончегорск на многие километры было выжжено вообще всё живое:
Но были и любопытные моменты, например Кольская Сверхглубокая — эксперимент с целью изучить устройство земной коры. Геологи сверлили небольшую шахту, и в итоге насверлили аж 12 километров, теперь это самая глубокая шахта в мире. Про неё, кстати, скоро снимают фильм ужасов, на который я с огромным удовольствием пойду в кино и буду хохотать на последнем ряду и орать «ВРАНЬЁ!!!». Ещё в последнее время с друзьями мы часто шутим: единственное, что нас ждёт — это Кольская Сверхглубокая Социальная Яма.
В целом, я очень плохо отношусь к методам и наследию Советского Союза, но это также рождает и простой вопрос: «смог бы я жить в регионе и увидеть всё, что видел, и почувствовать всё, что почувствовал, если бы этой брутальной экспансии не произошло?» Ответа на него у меня нет.
Об руку с индустриализацией шел и научный прогресс, в Заполярье привлекалось большое количество инженеров, химиков, геологов и биологов. Им платились так называемые «арктические надбавки», грубо говоря — двойной оклад за ту же работу.
Отец, окончивший питерский кораблестроительный институт, несколько лет работал лесником в Лапландском заповеднике, а затем перебрался в Апатиты, устроившись на работу в зарождающийся тогда Полярно-Альпийский Ботанический Сад — самый северный в мире. Мама закончила биофак МГУ с красным дипломом, и попала в Апатиты по перераспределению (это когда ты несколько лет отдаёшь долг государству за бесплатное образование). Они познакомились.
Появился я.
Жизнь за Полярным Кругом в начале 90-х нельзя назвать лёгкой и приятной, но точно можно назвать красивой. Когда я пришёл на первое занятие в московский институт, одногруппница спросила «а ты, наверное, и северное сияние наблюдал?». Вообще тогда не понял этот вопрос, не успел подумать, что в Средней полосе таких чудес отродясь не видали. Это было примерно то же самое, как если бы к вам сейчас подошёл человек и на полном серьёзе спросил, видели ли вы Солнце. Зимой северное сияние было делом практически ежедневным. По большей части то были зелёные сполохи, но при разных погодных условиях цвет менялся, самый большой спектр цветов, который я видел за один раз, равнялся пяти.
Апатиты и соседний Кировск сильно отличались от остального региона, поскольку находились прямо рядом с горами. По прошествии многих знакомств я стал обращать внимание, что мои земляки обладают совершенно особенным способом мышления, не похожим ни на какое другое. Мышление это могло быть с разным знаком — кто-то был продуктивен и вдумчив, а кто-то безнадежно и бесконечно ебанут, не важно. Всегда в него вплетались странные взгляды и своеобразный креатив. Наверняка на эту тему есть нормальное человеческое исследование (если вы знаете его, скиньте, пожалуйста, почитать), но я списываю всё именно на горы. Люди, по сути своей, живут и перемещаются в двухмерном мире равнин и городов, но горы по боком создают своеобразную новую плоскость, как в фильме «Начало», если хотите. Это совсем не то же самое, что быть в пригороде и смотреть на очень высокий дом, а скорее фундаментальное понимание трёхмерности всего окружающего пространства. И дети, выросшие в эдаком мире из трёх координат, имеют в мозгу мышцу восприятия, размятую совершенно иным образом. Она не плохая и не хорошая. Она просто есть.
Практически сразу родители начали прививать мне любовь к природе, и я, ещё даже не умевший нормально ходить, уже болтался в люльке на полозьях, которую на лыжах тащил на себе мой батя. Потом я подрос и встал на лыжи сам. Гоняли по горным перевалам, лесам вокруг города, учили пилить деревья, колоть дрова, разжигать костёр с одной спички, правильно ходить по льду, строить укрытия, распознавать следы животных, линии распространения грибниц и ещё миллион всяких мелочей.
Их профессиональная деятельность (учёные-ботаники) тоже располагала к некоторому количеству продолжительных выездов на природу. Кратко: научных экспедиций. Работникам Ботанического Сада выдавались спецпропуска почти в любые закрытые области Кольского полуострова, включая погранзоны, области, где вообще никогда не бывает людей и природа существует в своём первозданном неиспорченном виде. Только раз в пару недель проезжает военный вездеход и, в принципе, на этом всё.
Первый крупный выезд был в закрытую зону около деревни Дальние Зеленцы в 2001 году, мне было 11. Сначала на военном «Урале» мы сутки ехали по некоему подобию дороги, потом переночевали прямо в кузове с печкой. Утром нас подобрал катер. Немного штормило, катер мотает, все чувствуют себя неважно. И тут я замечаю неподалёку фонтан воды и большую спину, показавшуюся над поверхностью. Кит. Мы знатно трухнули, потому что последнее, чего тогда хотелось, это в шторм войти в лобовуху с китом размером больше нашей лодки. Но всё обошлось. Далее мы прибыли на лесничий кордон в губе Подпахта, к которому нет никакого доступа, кроме водного. Несколько раз я издали видел дикие оленьи стада, за пару недель до нашего приезда вокруг домика топтался медведь, но в какой-то момент разочаровался и ушёл. В самой губе постоянно тусовался любопытный тюлень, по многу часов торчал из воды, наблюдая за нашими действиями на берегу, и резвился вокруг лодки если мы куда-то плыли.
На ближайшем острове находился птичий базар — место гнездования десятков тысяч птиц, заповедная территория. Там были чайки, крачки, бакланы и даже тупики, постоянно бомбардирующие прибрежные воды в поисках рыбы. Стоял страшный гомон. Озёра вокруг домика лесника изобиловали рыбой, можно было просто приходить туда с удочкой и тягать одну за одной. В прямом смысле рай природного изобилия.
В 2001 и 2004 годах были выезды в Териберку, крошечный посёлок, сейчас ставший популярным благодаря фильму «Левиафан». Тогда это были просто разбитые деревянные дома, пара советских хрущёвок и отдалённое подобие дороги.
Во второй выезд мы столкнулись с ФСБшником, которого отправили туда ловить крабовых браконьеров. Мужик разрешал мне стрелять из пневматики по бутылочкам, научил пользоваться сигнальной ракетой, и возил показывать предполагаемые места незаконного лова. С крабами, кстати, произошла забавная история — при СССР в воды Баренцева моря завезли камчатского краба, который был в несколько раз больше местных видов, и довольно быстро полностью истребил их популяцию, став морским королём. За счёт длинных ног он достигал внушительных размеров, быстро бегал, и для ребёнка моего размера мог стать достойным противником. Неоднократно я прокручивал в голове сценарий, как иду по берегу, пинаю себе камни, вдруг из воды выбегает краб и мы боремся в неистовом кулачно-клешнёвом бою, как в каком-нибудь всратом аниме-файтинге. К сожалению или счастью, этого не случилось.
Подобных экспедиций было великое множество, и каждая была хороша по-своему, каждая разминала в мозгу мышцу восприятия и учила жить в гармонии с природой. Природа была в прямом смысле «на расстоянии вытянутой руки», потому что за моей хрущёвкой начиналась тайга. Только сейчас я начал осознавать, насколько богатый в этом плане у меня бэкграунд, и насколько мне некомфортно жить в городах. Городская среда в принципе неестественна для людей, поэтому какие бы ни были там криптовалюты, ютубы, тренды ТикТока, кухни народов мира и технорейвы, всё в конечном итоге всегда сведётся к рыбалке. Я как будто всегда это знал, но только сейчас понял. Понял, насколько мне повезло в жизни увидеть такую уникальную красоту. Надеюсь, когда все серьёзные дела в городе с годами будут сделаны, я смогу позволить себе в том или ином виде вернуться в свой тихий лесной уголок.
Подводя итог хочу сказать вот что. В России принято называть местные достопримечательности зарубежными именами, вроде того, что Камчатка — это русская Исландия. Кольский часто называют «русской Норвегией». Как человек, проживший в Норвегии 2 года и изъездивший её всю, могу сказать, что ничего общего между собой эти регионы не имеют. Это приблизительно то же самое, что говорить «Ладога это русский Мичиган», ставить между ними знак «равно» только потому, это одинаковые географические объекты — озёра. Когда вы едете в какое-то место, вы не видите сосну, птицу, реку или гору. Вы не робот, у вас не машинное зрение. Вы получаете вайб. Кольский — это сочетание ослепительной красоты северной природы и тяжелейшего советского фоллаута, которое будет преследовать вас везде, куда бы вы не поехали.
Это как играть в S.T.A.L.K.E.R. в декорациях Skyrim.
Такого места с таким вайбом в мире просто не существует.
Подписывайтесь на канал: https://t.me/alexanderagri